ようやっと1章を書き終わったので、ようやっとまとめてみる次第。
出典は以下： «Собрание сочинений в восьми томах Том 6. Заклинательница змей»収録、«Неутолимое»項目内«Мечта на камнях» （БИБЛИОТЕКА РУССКОЙ КЛАССИКИサイト内、Федор Кузьмич Сологубのページより）
全4回。その1（当記事）／その2／その3／その4
（一）
月日は刻々と過ぎゆき、世代は積み重なって行く。人間には明かされていないものがある。それは世界の秘密だけではなく、更に重要な人間の魂の秘密もだ。問い続けても、経験を重ねても、一向に答えは見つからない。賢き人とて、子どもと同じく知らないのだ。こう問うことすらも、全ての人々に出来ることではない。「一体私は誰なんだ？」と。
五月の末、巨大な町は既に暑さの中にあった。狭い横町は鬱陶しい暑さで、中庭となればなお一層であった。太陽は朝から明るく、狭い庭を囲っている五階建てで石造りの翼棟の赤褐色をした鉄の屋根と、棟の汚い黄色い壁、ゴミだらけの舗装道路の巨大な建築用の石材とを高温に熱していた。横町にあるこの建物の隣では、同じように不格好で巨大な、新たな様式を取り入れた結果、馬鹿げた正面を持つこととなった新しい建物が建設中であった。その影響で、苦くてざらざらとした石灰の香りと、煉瓦の乾燥した塵とが中庭へと流れ込んでいた。
門番や女中、更に庶民階級である間借人の子ども達が、中庭で大声を上げて走り回っては喧嘩をしていた。十七号室の料理女アヌーシュカの十二歳になる息子グリーシュカは、台所から彼らを見ていた。四階の窓の枠に腹這いになり、短い青いズボンの中でその細い裸足の脚を真っ直ぐに伸ばして。
母は今日、グリーシュカを外に出してはやらなかった。それは気まぐれのせいだった。昨日グリーシュカが茶碗を割ってしまったことを彼女は思い出したのだ。とは言えど、彼はこのことで既に叩かれていたのだが、それでもアヌーシュカはこの出来事を今日再び彼に思い出させたのであった。
「全く悪いことばかりするんだからね」、彼女はそう言った。「中庭で走り回る必要なんて無いよ。家に居な。授業の復習だって出来るだろうしね」。
「僕には試験はないんだってば」。誇らしげにグリーシュカが言った。
自身の学校での勝利について思い出す時にはいつだって、彼は嬉しげに笑うのだった。しかし母は彼を厳しく見て言った。
「試験がない？ それでも座っておいで、撲たれない内にね。どうして歯を見せているんだい？ もしも私がお前のと同じ立場にいたら、決して笑ったりは出来ないよ」
グリーシュカには奇妙に思えるこの台詞を、アヌーシュカは好んで都度口にした。裁縫師であった夫が死んで以来、女中として住み込みで働かざるをえなくなった彼女は、自身とグリーシュカのことを不幸だと見做しており、自分とグリーシュカの未来について、これを常に不幸なものとして暗い世界の中に描き出すのだっ た。グリーシュカは笑うの止めた。気詰まりになってきたのだ。
とは言え、彼は庭に行きたいとは思っていなかった。彼は家に居ても退屈しないのだった。まだ読んでいない挿絵付きの本があったので、それを手に取った。しかし読んだのは暫くの間だけだった。窓台の上によじ登り、子供たちに見入った。その後には、軽い頭痛を追い払いながら、空想を始めた。
空想すること――これはグリーシュカにとって楽しい行為であった。彼は様々な方法で、様々なことについて空想した。空想と自分、そして世界をも色々と作り変えても、その空想の中心には常に彼自身がいた。眠るために横になりながらも、グリーシュカはいつも空想をしていた。何か心地よく、喜ばしく、少し恥ずかしくて、気味が悪く、時には怖ろしいことについても。そうしてそのまま大いに心地よく眠りに落ちるのだった、例え日中に不愉快なことがあったとしても。昼間はしばしば不愉快なことに見舞われる少年は、台所で成長したのだった。貧しくて怒りっぽく気まぐれで、自分の運命に不満を抱く母親の元で。不愉快なことが不愉快であればあるほどに、空想はますます甘美な慰めとなった。頭を掛け布団の中に突っ込みながら、恐ろしい何かを思い描くことは、不気味でもあり且つ愉快でもあった。
朝、 目覚めたグリーシュカはゆっくりと起床した。彼が寝ている廊下は、台所から女主人の部屋まで伸びていた。その場所は暗く、息苦しいほどに暑苦しかった。そこに置かれた箪笥の上一面に敷き詰められたグリーシュカのベッドは、主人のスプリング入りのマットレスほど柔らかくはなかった。主人が不在の折りに母親の目を盗んで、彼はそのベッドで時々寝っ転がっていたのだ。しかしそれでも、彼の寝床は居心地が良くて落ち着いていた。学校に行く時間だと思い出したり、授業のない日に起きろと怒鳴られるまでは。だがこの頃には、小店に買い物に行かされたり、何かしらやらされることもよくあった。しかし用がなければ母親は彼のところには来なかった。息子が寝ていることを彼女はとても嬉しく思っていたからだ。寝てさえいれば、彼にうんざりさせられたり、脚の周りを動き回られたり、視界にしゃしゃり出て来られることもないのだから。
「お前が居なくたって、憂鬱だのに」。そう彼女は息子に繰り返し繰り返し言うのだった
そのおかげで朝はよく、存分に長い時間ベッドの上にグリーシュカは横になっていられた。一年中同じぼろぼろの綿の掛け布団は、そのせいで夏や、しばしば強く熱せられる台所のその度に、非常に暑くなるのだった。だがその下で彼はくつろいだ。 彼は再び空想を描いた。何かしら楽しくて愉快で喜ばしい、けれども決して恐ろしくはないことについて。
日中のどんなに小さな出来事ですら、グリーシュカの中に様々な空想を引き起こした。彼の気に入った話、教科書に載っていた面白い童話、同じく、教師によって管理されている生徒のための図書館から週に一度貸し出されるボロボロになった本の興味深い小説、母親のために読み上げた新しい小説の中の好奇心をそそる事件、彼の想像力を動かす誰かから聞いたこと。それらをグリーシュカは自己流に、自分の空想へと作り替えた。
通っている都市の学校での勉強は、彼にとっては難しくはなかった。が、成績は平凡であった。何故なら、暇がなかったのだ。あまりにも多くの空想で忙しくて！ その上、アヌーシュカは暇な時には縫い物や編み物をしながら座り、グリーシュカに小説を読ませるのだから。彼女は小説の大の愛好家ではあったが、読み書きの教育を受けてはおらず、冒険小説を聞くことの方を好んだ。シャーロック・ホームズの冒険と『幸福の鍵』を愛好してはいたが、一方でディケンズやサッカレー、エリオットなどの昔からの小説も好んで聞いていた。アヌーシュカはその小説を自分の女主人から、または十四号室の専門学校に通う令嬢、ヴェルビツカヤやナグロツカヤの本を時間を忘れて夢中になって読んでいる、のところから手に入れていた。アヌーシュカは読んだ本の全てを大層しっかりと記憶しており、それらを詳細に語ることが好きだった。その相手となるのは友人達、女仕立屋のダーシャ・スタリナヤ・グリューチや、三号室の将軍の女中であるアマンダであった。夕方になると よく、グリーシュカは台所の木製の白いテーブルの上に礼儀正しく肘を寝かせ、更紗の水色のシャツの中の痩せた胸をテーブルに寄り掛からせ、床まで足りないまるで研がれた紡錘のように細い脚をテーブルの下で組んで、彼は読んだ。素早く大声で、よく響くように。しかし時々、恋の場面では興奮した。危険で困難なシチュエーションは、彼の興味を大いに引いた。だが愛あるいは嫉妬、優雅なページ、優しくて熱烈な言葉、腹黒い人間に邪魔された恋する幸福の苦痛と苦悩はそれ以上だった。
空想の中でグリーシュカがいつも思い描くのは、微笑を湛えて優しいが時には残酷でもあるとても美しい令嬢たちと、金髪で青い眼をしたすらりとした小姓たちであった。とても美しい彼女たちはとても優しく微笑み、とても甘くキスをする真っ赤な唇と、表現豊かでとても愛らしい一方で、時折とても残酷な言葉を有していた。更に彼女たちは長く細い指を備えた白い優美な腕をしていた。その腕というのは、優しいがしかし時として一人の人間が他者に与えることの出来うる全ての幸福と苦痛とを、あまりにも強烈に容赦なく与えるのだった。可愛いらしい小姓は明るい巻き毛を肩の上まで長く垂らし、その水色の瞳は輝いていた。先の尖った短靴に白い絹の長靴下を履いた脚はふっくらとしており、 スタイルが良かった。空想の中で聞こえるのは、屈託のない笑い声。薔薇のような唇は平穏なる色彩に彩られ、夕焼けのような頬は赤々と燃え立っていた。その一方で、もしも涙が流れ零れる時が来るのならば、それは常に可愛い小姓の水色の瞳からなのであった。令嬢たちはとても美しく、しかし無慈悲であるから決して泣くことはないのだ。彼女たちはただ笑い、愛情を見せ、そして苦しめることしか出来ないのだった。
ここ数日と言うもの、グリーシュカの頭は魅惑的で美しく幸福な国にについてと、賢い人々についての空想によって占められていた。彼の空想の中の賢い人々とは、 もちろん、この監獄の如き退屈な家や、疲れた通りや横町、退屈な北の首都で彼が見るような人々とは違っていた。そう、彼は一体ここで何を見ただろうか？ 彼が空想するような美しい令嬢は、ここにはいない。上流階級の奥様と令嬢たちは尊大で優美さを欠いており、庶民階級の奥さんと娘たちは耳をつんざく声で難癖を付けたがり、意地が悪かった。騎士や小姓もまた存在しはしなかった。自分の仕える令嬢の花をあしらったスカーフを身に付けている者はいないし、弱き者のために誰かが巨人と戦うなどといっ た話も聞こえない。グリーシュカの暮らすここの上流階級の人間は不愉快で余所余所しくて乱暴か、むしろ嫌らしいほどに優しいかであった。一方の庶民階級の人間達もまた乱暴で余所余所しかった。彼らの単純さは恐ろしいほどで、ずる賢さと同じくらいに理解の出来ない人間の複雑さを示していた。
グリーシュカがここで見るもの全てが彼にとっては気に入らず、その繊細な心を傷つけるのだった。自分自身の名前ですらも、彼は好きではなかった。思いがけず優しくしようと思い立った母親が彼をグリーシェンカとの渾名で呼び始めた時ですら、この甘美な名前は全くもって彼の気に入らなかった。母親、女主人、彼女の娘たち、庭の子ども達によってグリーシュカに与えられたこの馬鹿げた渾名は、彼にとっては自分のものとは思えなかった。彼が考える自画像とは決して結び付かなかったのだ。彼の頭に時折浮かぶのは、貼り付けの悪いラベルがワインの瓶から剥がれるように、この渾名もまた彼から剥がれ落ちるのだ、との想像だった。
全4回。その1（当記事）／その2／その3／その4
I
Год за годом проходит, проходят века, и все не открыта
человеку тайна о мире, и еще большая тайна о его душе. Спрашивает,
испытует человек и не находит ответа. Мудрые, как и дети, не знают. И
даже не всякий сумеет спросить:
— Кто же я?
В конце мая в громадном городе уже было жарко. В узком
переулке жарко и душно, еще душнее во дворе. Солнце, яркое с утра,
накалило железные буро-красные крыши четырех, обставших тесный двор
пятиэтажных каменных флигелей, их грязно-желтые стены и крупные
булыжники сорной мостовой. Рядом с этим домом в переулке строили новый
дом, такую же безобразную громаду с претензиями на новый стиль в нелепом
фасаде. Оттуда тянуло на двор горьким, жестким запахом извести и сухой
кирпичной пыли.
На дворе кричали, бегали и ссорились ребятишки, дети
дворника, прислуг и жильцов попроще. Двенадцатилетний Гришка, сын
кухарки Аннушки из семнадцатого номера, смотрел на них из кухни, из окна
четвертого этажа, на животе лежа на подоконнике и вытянув прямо свои
тоненькие в коротких синих штанишках босые ноги.
Мать сегодня Гришку на двор не пустила, — так, каприз
нашел. Припомнила, что Гришка вчера чашку разбил. Хоть и был он за это
своевременно поколочен, но сегодня Аннушка опять припомнила ему это.
— Только балуешься, — сказала она. — Нечего по двору бегать. Сиди дома. Уроки бы учил.
— Я без экзамена, — с гордостью напомнил Гришка.
И, как всегда при воспоминании о своем школьном торжестве, радостно засмеялся. Но мать посмотрела на него сурово и сказала:
— Без экзамена, так и сиди, пока не колочен. Чего зубы скалишь? Я бы на твоем месте никогда не улыбнулась.
Эту загадочную для Гришки фразу Аннушка любила иногда
повторять. С тех пор как ее муж, портной, умер и ей пришлось жить в
прислугах, она считала себя и Гришку несчастными и, думая о своем и о
Гришкином будущем, всегда представляла себе это будущее в черном свете.
Гришка перестал улыбаться, и ему стало неловко.
Впрочем, идти на двор ему не хотелось. Он и дома не
скучал. У него была еще не прочтенная книжка с картинками, и он взялся
за нее. Но он читал ее недолго. Взобрался на подоконник, засмотрелся на
ребят. Потом, отгоняя ощущение легкой головной боли, принялся мечтать.
Мечтать — это было любимое Гришкино занятие. Мечтал он
по-разному и о разном, но всегда ставил себя в центре своих мечтаний,
преображая мечтою и себя, и мир. Ложась спать, Гришка всегда принимался
мечтать о чем-нибудь нежном, радостном, немножко стыдном, жутком, иногда
страшном, — и засыпал очень приятно, хотя бы днем и были неприятности.
Днем часто выпадают неприятности на долю мальчика, который вырастает в
кухне, у бедной, раздражительной, капризной, недовольной своею судьбою
матери. Чем неприятнее были неприятности, тем слаще утешала мечта. И так
жутко и весело было представить что-нибудь страшное, кутаясь с головою в
одеяло.
Утром, проснувшись, Гришка вставать не торопился. В том
коридоре, где он спал, идущем от кухни до барыниной спальни, было темно
и душно; сундук, на котором расстилалась Гришкина постель, не так был
мягок, как пружинный матрац на господских кроватях, куда он иногда
забирался поваляться в отсутствие господ, если мать не доглядит. Но
все-таки здесь было уютно и спокойно, пока не вспомнит, что пора идти в
школу, или, не в учебный день, пока не прикрикнут, чтобы вставал. А
бывало это только тогда, когда надобно было послать его в лавочку или
заставить что-нибудь сделать. В другое время матери было не до него, и
она даже рада была, что сын спит, не надоедает, не суется под ноги, не
торчит в глазах.
— И без тебя тошно, — нередко говаривала она сыну.
И потому нередко довольно долго лежал по утрам Гришка в
постели, нежась под рваным ватным одеялом, одним и тем же летом и
зимою, так что летом, или когда бывало сильно натоплено в кухне,
становилось ему очень жарко. И опять он мечтал о чем-нибудь приятном,
радостном, веселом, но уже вовсе не страшном.
Днем всякая, самая ничтожная причина вызывала в Гришке
разнообразные мечты. Понравившийся рассказ или интересную сказку из
хрестоматии, занятную повесть из какой-нибудь растрепанной книги, одной
из тех, что раз в неделю выдавал в школе заведовавший ученическою
библиотекою учитель, любопытный эпизод из прочитанного вслух для матери
нового романа, всякий услышанный от кого-нибудь и поразивший его
воображение случай переиначивал Гришка в своих мечтах по-своему.
В городском училище, куда он ходил, учиться ему было
нетрудно, но учился он посредственно, — некогда было. Так о многом надо
было перемечтать! Притом же, когда Аннушка была свободна, она садилась
что-нибудь шить или вязать, а Гришку заставляла читать какой-нибудь
роман. До романов она была большая охотница, хотя грамоте и не была
обучена, любила слушать романы с приключениями, увлекалась похождениями
Шерлока Холмса и «Ключами счастия», но с охотою слушала и старые романы
Диккенса, Теккерея и Эллиота. Романы для чтения доставала Аннушка то у
своей барыни, то у барышни-курсистки из четырнадцатого номера, которая
зачитывалась в то время книгами Вербицкой и Нагродской. Все прочитанное
Аннушка очень хорошо запоминала и любила подробно рассказывать это своим
приятельницам, — портнихе Даше Стальная Грудь или генеральшиной, из
третьего номера, горничной Аманде. И вот частенько по вечерам, чинно
положив локти на белый деревянный кухонный стол, прижимаясь к столу
худенькою грудью в ситцевой голубенькой рубашке, скрестив под столом
недостающие до полу тоненькие, как точеные веретенца, ноги, Гришка читал
быстро, громко и звонко, не все понимая, но часто взволнованный
любовными сценами. Его очень занимали опасные и трудные положения, но
еще более страницы любви, ревности или нежности, слова ласковые и
страстные, муки и томления влюбленных, счастью которых мешают злые люди.
И в мечтаниях Гришке чаще всего представлялись
прекрасные дамы, улыбчивые, нежные, и порою жестокие и стройные,
белокурые, голубоглазые пажи. У прекрасных дам были алые уста, так нежно
улыбающиеся, так сладко целующие, говорящие такие милые, а иногда такие
беспощадные слова, и были у этих прекрасных дам белые, нежные руки с
длинными, тонкими пальчиками, — руки нежные, но иногда такие сильные и
жестокие, сулящие всю радость и всю боль, что может один человек дать
другому. И у милых пажей вились длинные по плечам светлые кудри, и
голубые глаза блестели, и ноги в белых шелковых чулках и в башмаках с
острыми носками были полны и стройны. Слышался в мечтаниях беззаботный
смех, и розы уст безмятежно цвели, и зори щек пылали ярко, — а если
проливались иногда слезы, то лишь из голубых глаз милых пажей. Дамы же,
прекрасные, но безжалостные, никогда не плакали; они умели только
смеяться, ласкать и мучить.
Теперь уже несколько дней Гришку занимала мечта о
какой-то далекой стране, волшебной, прекрасной, счастливой, и о мудрых
людях, конечно, не похожих на тех людей, которых он видел здесь, в этом
скучном доме, похожем на тюрьму, в этих томительных улицах и переулках и
во всей этой скучной северной столице. Да и кого здесь он видел?
Прекрасных и ласковых дам, как в его мечтах, здесь не было, — были
барыни и барышни, важные и грубые, и были простые женщины и девушки,
крикливые, сварливые, злые. Рыцарей и пажей не было тоже. Никто не носил
шарфа цветов своей дамы, и не слышно было, чтобы кто-нибудь сражался с
великанами, защищая слабых. Господа здесь были неприятны и далеки, грубы
или презрительно-ласковы, а простые люди тоже были грубы и тоже были
далеки, и простота их была так же страшна, как и хитрая, непонятная
сложность господ.
Все, что видел здесь Гришка, не нравилось ему,
оскорбляло его нежную душу. Даже самого имени своего он не любил. Даже
когда мать, в порыве неожиданной нежности, вдруг начинала величать его
Гришенькою, и тогда это ласковое имя все-таки не нравилось ему. А эта
глупая кличка Гришка, как его называли всегда и мать, и барыня, и
барышни, и все на дворе, казалась ему совсем чужой, никак не соединимою с
тем, что он сам о себе думал; ему представлялось иногда, что она
отваливается от него, как плохо наклеенный этикет от бутылки с вином.
全4回。その1（当記事）／その2／その3／その4
一章長いです。
関連記事：
0 コメント:
コメントを投稿